Памир. Ледник Медвежий. 1963 год.

Промелькнуло короткое сообщение – на Памире сорвался с места ледник и движется с аномальной скоростью, чему-то там угрожая. Ну, как тут не рвануть на Памир…

Прилетаю в Душанбе, в аэропорту группа людей в ковбойках, с научными приборами и прочим снаряжением, у двоих к рюкзакам приторочены ледорубы. Подхожу, знакомлюсь – гляциологи из Академии наук, едут туда же. Присоединяюсь. На следующее утро им дают самолет АН-6 — высотник, и мы летим на Памир. Полетали над ледниками, нашли и разведали Медвежий. Гляциологи, как хозяева положения, захватили все иллюминаторы и взялись за фото и кинокамеры. Мне же осталось окошко-иллюминатор, в двери, очень низко — пришлось встать на коленки…

Потом сто километров на грузовике. Добрались почти в полной темноте –Стали располагаться на ночлег в одном из домов поселка геологов, которые разбили свой лагерь на высоком месте. Вскоре появился комендант поселка и сказал, что нам здесь оставаться нельзя ввиду крайней опасности – в ущельях, запертых ледником, накопились целые озера… Но мы были так измотаны, что решили переночевать здесь, а на безопасное место перебраться уже утром: сработал русский авось. Поселок, действительно, был в критической ситуации – язык ледника буквально нависал над ним, хотя еще месяц назад находился отсюда в двух километрах. И неизвестно, когда может рвануть озеро, которое мы видели с самолета, это требовалось разведать экспедиции в лице ее двух участников, альпинистов – Кости Рототаева и   Димы Милованова. Они соглашаются взять меня с собой. И в путь! Огибая ледник, поднимаемся к ущелью Дустироз… Преодолев каньон, обходим отвесную стену. Сверху постреливают камешки. Вот и замеченное  снизу скальное плечо: стена.

Когда они  стали распутывать веревки, у меня внутри похолодело — я эти страшилки видел только в кино. Но тут взыграл мой профессионализм – раз пошел, надо идти до конца. Ну и пошли… Где-то я проскальзываю по гладкой плите и, качнувшись маятником, повисаю на двойной страховке. С этого момента начинаю доверять веревке. Стенку эту мы «делали» пять часов – забивая крючья, перехватывая веревку, и я не сделал ни одного снимка – камеры были в рюкзаке за спиной, а грудь все время прижата к скале.

Когда мы закончили этот траверс, уже вечерело, остановились на ночевку. Выдолбили ледорубами в щебнистом склоне две полочки. Одна была совсем узкая, ее определили Диме. Вторая — чуть пошире, на ней устроились мы с Костей, причем лежать было можно только на боку. Костя сказал: – Поворачиваться — одновременно!  Спали пристегнутыми — веревки крепились к титановым крючьям, вбитым в скалу. У них были пуховые альпинистские костюмы, очень теплые, а у меня только свитер и кожаная куртка. И они меня упаковали по своей методе — завернули в палатку, ноги обмотали свитером, а сверху на него надели и завязали рюкзак. Вот таким коконом я и выглядел. Днем там жарко — до 30, а ночью минус, бывает даже до 15. Но проспали благополучно, несмотря на то, что рядом скрипел, стонал и грохотал движущийся ледник.

На следующий день ребята пошли дальше вдвоем – для скорости: до озера уже оставалось не так далеко.  Меня  проинструктировали, как замерять движение ледника и вообще вести необходимые научные наблюдения. Я дал Косте мою камеру и в свою очередь проинструктировал его, какой мне кадр нужен – чтобы был виден сам ледник и озеро, замурованное в ущелье ледяной стеной. Уходя, они сказали: — Если мы вечером не придём, дашь зеленую ракету — в лагере ее увидят (напрямую нас за ледником им видно не было). А если не придем и завтра, — дашь красную, чтобы тебя отсюда вытаскивали. А кто будет вытаскивать? Кроме Кости с Димой альпинистов в группе нет. Они ушли, ограничив мои движения десятиметровой веревкой на крюке. На всякий случай мне оставили ледоруб, думаю, для храбрости – там ведь водились медведи, и я стал придумывать варианты защиты. Но к середине дня ребята вернулись, и мы отправились в обратный путь. Начался дождь, не ливень, но довольно противный, возможно, что он нас подгонял, потому что обратно мы стенку прошли не за пять, а за три часа. Дальше шли в связке до самого лагеря — стемнело, а у меня ботинки были хоть и на рифленой подошве (чешские туристские), но не такие цепкие как их трикони.

После того, как мы разведали озеро, Костя доложил результаты начальнику экспедиции, и прогноз прорыва был передан властям, ученые  уехали. А Костя, он был и гляциологом, и географом, и альпинистом, остался — понаблюдать за развитием ситуации. Не уехал и я, решив поснимать до конца то, что еще может возникнуть.

Днем мы вели наблюдения и съемки, а ночью сидели у костра, пламя которого взлетало к самому небу, заготовленной за день арчи хватало на несколько часов. Когда всё сгорало, мы еще какое-то время любовались звездами, которые там висят над самой головой, а потом залезали в палатку, потому что становилось весьма холодно. У костра мы вели бесконечные беседы и подружились на всю жизнь. Через три дня Костя сказал: — Всё, отсюда надо смываться – через пару-тройку дней озеро рванет, пойдет сель, сметет все мосты, да и саму дорогу, и мы отсюда сами выбраться не сможем – по пути несколько горных рек, которых нам не перейти… Прорыв произошел в соответствии с прогнозом, сель промчался по Ванчскому ущелью с огромной скоростью, разрушив всё, что попадалось на его пути. Но мы уже были в Москве. Потом мне позвонили гляциологи — есть ли у меня кадры ледника — у них все нерезкие, размазанные. Они по неопытности прижимали аппараты объективами к иллюминаторам и опирались локтями на сидения и стенки, а этого делать категорически нельзя — вибрация самолета передается аппарату. Я же, как бывалый аэросъемщик, держал камеру на весу, руками и телом гася вибрацию. Словом, пришлось снабдить их снимками для  отчетов: Век живи, век учись!..

Памир так врезался в мою память, что через тридцать с лишним лет в стишке про Иерусалим я вместо «улица Долороса» написал «улица Дустироза»…