Первый гонорар (Похороны Сталина)

Этой фотографии суждено было стать исторической – и в плане судьбы общечеловеческой, и моей собственной. Для челове­чества она — свидетельство конца правления огромной им­перией одного из величайших тиранов, для меня — первая фотография в прессе, да не в какой-нибудь, а в центральной…

Похороны Сталина в редакции «Огонь­ка» были ознаменованы небывалой тру­довой активностью: был выпушен вне­очередной номер журнала и готовился следующий — фундаментально-тематиче­ский. Все творческие кадры, включая фо­токорреспондентов, были задействованы на освещение всеобщей скорби. В фото­лабораторию, где я тогда работал лабо­рантом-печатником, стекалась «зримая информация» — не только из Москвы, но и со всех концов страны — от собко­ров.

Трое суток привозили отснятые пленки из Колонного зала, где безвылазно нахо­дились два «правительственных» фоторе­портера — Дмитрий Бальтерманц и Але­ксей Гостев (там они и спали на стульях за сценой).

Мы с моим коллегой Толей Бочининым проявляли эти пленки и печатали с каждого кадра по четыре контрольных экземпляра, как нам было сказано, — для ЦК… Кроме того, мы выбирали, как нам казалось, наиболее впечатляющие кадры, которые печатали «в размер» — для номера. Разумеется, что и нас эти трое суток не выпускали из лаборатории. Контрольки мы не проявляли (времени не было), а только экспонировали и складывали в объемистые ящики в «тем­ной комнате».

В тот вечер, когда доступ в Колонный зал был прекращен, нас отпустили домой с наказом: на следующий день быть на рабо­те к трем часам дня, когда фоторепортеры приедут со съемки похорон и начнется сдача номера. Вдохновленный общим эн­тузиазмом, я решил тоже запечатлеть сие историческое событие, для чего взял взай­мы у приятеля фотоаппарат «ФЭД», а мо­жет быть, «Зоркий» (своего у меня не бы­ло) и рано утром отправился на поиск приличествующей моменту ситуации.

Весь центр был оцеплен милицией и войсками. Обходя кордоны, я каким-то образом очутился у кинотеатра «Удар­ник», откуда проник на Болотную площадь, а затем через переулок вышел на Софийскую набережную — прямо напро­тив Кремля. Там поначалу было тихо и безлюдно, но постепенно стал стекаться народ, и к тому времени, когда на Крас­ной площади началась траурная церемо­ния (о чем свидетельствовала доносивша­яся оттуда музыка), набережная уже была из конца в конец запружена людьми.

Решив, что мой звездный час настал, я вскарабкался на подоконник высокого первого этажа, откуда можно было сни­мать довольно-таки неплохо. Но не тут-то было! Подоконник был крутой и скользкий, и я никак не мог на нем за­крепиться. Тогда я покричал мальчиш­кам, находившимся поблизости, и попросил их крепко держать меня за ноги, что они с удовольствием и осуществили.

Теперь точка съемки, хоть и «пятая», была зафиксирована, но возникла новая проблема: аппарат был с одним объекти­вом — «полтинником», и в него вмещал­ся лишь небольшой фрагмент того, что предстало передо мной. И   тогда  я,  вспомнив законы аэрофотосъемки, кото­рой занимался во время военной службы, применил панорамную съемку: сделал семь кадров «по низу», охватив весь на­род, но без Кремля, а затем — семь «по верху» — Кремль, но без народа. Надо было только внимательно следить, чтобы все кадры процентов на двадцать пере­крывали друг друга.

Прогремел орудийный салют, прореве­ли прощальные гудки. Я добежал до мет­ро «Новокузнецкая» и рванул в редак­цию. Пока не прибыли фоторепортеры, успел проявить и даже высушить свою пленку. А потом началась страшная гонка — проявка и печать снимков в номер. Про свою съемку я попросту забыл. Ког­да мы свое дело сделали и весь материал унесли наверх макетировать (редакция находилась на седьмом и восьмом этажах, а лаборатория на первом), я отпечатал со своих пленок 14 кадров размером 13×18 см. и сцепил панораму обыкновенными канцелярскими скрепками. Получилось нечто огромное, но весьма внушительное.

И тут заскочил к нам в лабораторию за­ведующий фотоотделом Алексей Алек­сандрович Вольгемут. Я предъявил ему свое творение, которое его потрясло, и он ум­чался наверх — показать начальству. И «наверху» моя панорама вызвала фурор, была склеена художниками-оформителя­ми и пошла с ходу в номер — на разворот!

Когда внеочередной траурный «Ого­нек» вышел, мне выписали гонорар — мой первый гонорар — 500 рублей. Тогда это были приличные деньги. Коньяк, ду­маю, стоил не дороже полсотни (в 60-х, после денежной реформы, армянский трехзвездочный шел за 4 рубля 12 копеек — это помню точно).

Через много лет, вспоминая те времена, мы пели на одном из «капустников» та­кую частушку:

«Были мы тогда не стары,

 И здоровы, как быки,

Были выше гонорары

          И дешевле коньяки…»

Словом, весь первый гонорар ушел на «обмыв» моего первого снимка…

Но это было потом, а на следующий день после сдачи номера мы с Толей Бочининым встали за проявочный стол: я на проявитель, он на фиксаж (впрочем, может быть, и наоборот), и целый день проявляли цэковские контрольки, в том числе и те, что из «темной комнаты», а наша накатчица — рыжая хохотушка Та­мара Немцова, гнала их через сушильный барабан.

Нужно сказать, что платили нам сдельно, и такой гигантский объем работы был для нас весьма выгоден…

Через месяца полтора-два после похо­рон «вождя народов» у нас в фотолабора­тории выпала очередная полоса «бескор­мицы» — негативы не поступали, нечего было печатать. Кто курил, кто играл в шахматы, кто таращился в окно, и тут вдруг Тамара раздумчиво изрекла:

— Хоть бы помер кто…

— Ты что, обалдела? Типун тебе на язык!

— Да нет. это я вообще, — уточнила рыжуха. — Вот тогда мы сколько денег заработали!..

Прошло больше сорока лет, и вдруг мне позвонили из одного солидного агентства и попросили дать им именно эту фотографию. Второй гонорар за нее составил… ну, теперь это коммерческая тайна.