«Славное море священный Байкал. Славный корабль — омулевая бочка. Эй, баргузин, пошевеливай вал, — молодцу плыть недалечко»…
Совсем неслучайно у Михаила Булгакова Коровьев заставил петь этот народный эпос целую контору, ведающую облегченными развлечениями…Однако эпизод этот в романе «Мастер и Маргарита» непрост и заслуживает специального исследования, которое к нашему рассказу о Байкале впрямую не относится, разве только вот упоминание об омулевой бочке… Почему она корабль, я узнал за девять лет до опубликования этого романа, и узнал именно здесь, на Байкале, вернее на острове Ольхон. Впрочем, начну по порядку.
Полвека назад задумали мы с моим другом и коллегой по работе в журнале «Огонёк» Женей Велтистовым сделать репортаж о байкальских рыбаках. Не мудрствуя лукаво, выписали командировки и полетели в Иркутск. Так как журнал наш принадлежал издательству «Правда», а издательство — известно кому, то местный обком партии создал нам режим максимального благоприятствования, а именно — предоставил черную «волгу», каковая и доставила нас на берег озера, где нам, как бы по эстафете, ну прямо как Штирлицу с пастором, сменили машину — посадили на газика-козлика, и он помчал нас по ледяному пути к заветной цели — острову Ольхон. Помчал, это, конечно, громко сказано — ехал он сторожко, словно ощупывая колесами сверкающую поверхность озера. Причем все двери у него были нараспашку, на тот случай, если ненароком залетим в свежую полынью… Еще в Иркутске к нам присоединился корреспондент «Восточно-Сибирской правды» Витя Смирнов, однокурсник Жени по журфаку МГУ, отбывающий здесь свой трехлетний обязательный срок по распределению. Он уже стал почти коренным сибиряком, и потому обмундирован был в самом лучшем виде — легкая теплая куртка, меховые унты… Мы же были в своих городских пальто, но зато в валенках, купленных по дешевке на спецбазе по личному распоряжению самого первого секретаря обкома партии.
Несмотря на то, что была середина зимы, снега на острове не было, зато был сорокаградусный мороз. Рыбацкий поселок Хужир ничем особенным от прочих не отличался, если только не считать бесчисленного количества лодок, зимующих на кромке берега. Сейчас был не сезон — шел зимний подледный лов, ничего общего с летним не имеющий, разве только сети были те же… Местный рыболовецкий колхоз носил имя очередного съезда партии, имел стандартную, как теперь говорят, инфраструктуру — правление, клуб, больницу, детский сад, школу, столовую и даже небольшой краеведческий музей. Но нам, разумеется, милее всего показалась гостиничка, маленькая, уютная, нависающая на скале над самым озером. В ней было тепло и радовали глаз яркие красные стёганные одеяла. Впрочем, и столовка нам пришлась по душе — про завтраки и ужины уже не помню, кажется, пили чай с какой-то домашней выпечкой, а вот обед был потрясающий своим меню, а главное — неправдоподобной дешевизной. Во все дни, что мы там были, набор не менялся — на закуску шел салат-винегрет с квашеной капустой, на первое — уха омулевая, на второе — жареный глухарь, на десерт — брусника с сахаром… Цены нас очень устраивали, потому что суточные нам полагались мизерные — по два рубля шестьдесят копеек на душу, а мы уже успели слегка поиздержаться еще в береговом поселке, где в книжном магазине скопились прямо-таки золотые россыпи — здесь оказались книги таких авторов, которых в ту пору власти не жаловали: Бабель, Грин, Ильф-Петров, Зощенко… Понятно, что удержаться мы не могли. Познакомились мы и еще с одним местным блюдом, причем совершенно бесплатным, — так называемой расколоткой. Всем известна строгонина, расколотка же — сугубо байкальский специалитет. Берется замороженный омуль — а температура на улице, как уже было сказано, за сорок — и по нему колотят молотком, до полного размягчения, после чего режут на куски, мажут их горчицей и этой штукой закусывают водку. Вкуснотища и экзотика!
Но главным для нас все же была работа рыбаков в зимних условиях. Если летом сети забрасываются с лодки, то теперь их надо было каким-то образом ставить подо льдом. Операция эта не простая, я бы даже сказал, хитроумная. В толстенном льду долбятся две лунки, метрах в тридцати одна от другой, и подо льдом проталкивается тонкая длиннющая слега, к которой прикреплена веревка, а на ее конце закреплена одна сторона сети. Принцип — иголки с ниткой, только первая ужасно длинная. Когда слега доходит до другой лунки, а это требует буквально-таки виртуозности, ее вытаскивают, а веревку примораживают на краю лунки, так же как и другой конец на лунке противоположной. Мы присутствовали при вечерней постановке сети, а утром пришли ее вытягивать. Лунки, успевшие за ночь замерзнуть, пробили, и теперь за веревку сеть можно было извлечь из-подо льда. Над одной из них поставили палатку, чтобы ветер не мешал работать, да и теплее как-то в укрытии, и пока не началась работа, я лег на край лунки и напился ледяной, удивительно вкусной воды. Не знаю, такая ли она теперь, после «промышленного освоения» озера, но тогда была божественная. Потом посмотрел вниз и был потрясен сказочной картиной — далеко в глубину уходила видная на большом расстоянии серебристая сеть, и в ее ячеях, местами, не густо, сверкали хрустальные рыбки. Жаль, что для съемки это зрелище оказалось недоступным…
Потом пошла проза — сеть начали метр за метром вытягивать и выбирать из нее улов. В перчатках такая работа не делается, и я снял, как из пут сети покрасневшие от стылой воды руки выпрастывают рыбку за рыбкой… Кроме омуля в сети попадают и бычки, их не выбрасывают, а делают из них знаменитые консервы «Бычки в томате» — мировой закусон по Райкину, а если быть точным — по Жванецкому, автору миниатюры «В Греческом зале…». Бычков и прочую попутную мелочь тут именуют — прилов… Термин этот меня прямо-таки очаровал, и я стал именовать ПРИЛОВОМ все интересное, что мне встречалось в моей журналистской работе, но по причинам цензурным или вкусовым, присущим моему начальству, публикации не подлежало. У меня было такое впечатление, что я стараюсь выпекать булки с изюмом, а редакторы этот изюм старательно выковыривают. Так и лежали у меня многие годы эти законсервированные мысли и наблюдения, пока не настала такая пора, когда мой «прилов» оказался самой что ни на есть главной рыбой, которую стало можно безбоязненно подавать на стол… Сработал мой принцип — храни в тайнике, ибо ничего не должно пропадать…
Не знаю, как там молодец, которому было «плыть недалечко», а вот местные рыбаки, да, пожалуй, и все население, плавать не умеют! Просто этому негде учиться — вода в Байкале круглый год холоднющая. Тут и умеющему делать нечего — вмиг замерзнешь до полного окоченения. Так что омулевая бочка являлась для беглого каторжника славным кораблем, без которого перебраться на другой берег было совершенно невозможно… Мы, конечно, побывали в бондарном цехе, познакомились со всем процессом изготовления омулевых бочек, которые тут используются в прямом назначении, а не как транспортное средство… И вообще излазили весь остров, засняв и записав все, что нам казалось интересным. Мне больше всего полюбился сюжет с лошадью, накрытой брезентом и застывшим рядом грузовиком, отражавшимися во льду. Но его почему-то в наш репортаж не включили, видимо, руководству он показался недостаточно жизнерадостным.
Через несколько лет его все-таки в журнале напечатали, правда, я долго не мог придумать к нему подпись, ходил по всей редакции, показывал, но никто ничего путного не изобрел. И вдруг меня осенило: — «Ушли за горючим» — и смешно и жизненно… Потом это фото было на какой-то выставке, его там увидел наш коллега из «Комсомолки» Вася Песков, главный животновед, который тогда вел на ТВ передачу «В мире животных», и он напечатал его в своей газете, сопроводив какими-то жалостливыми словами.
Теперь, разглядывая свои снимки, я вдруг сообразил, что ребятишки-школьники уже, небось, все бабушки и дедушки, а кто пошустрей — то и с приставкой «про»…
Вспоминаю, как мы возвращались, опять же на том газике с распахнутыми дверями (на всякий случай я всю отснятую пленку спрятал за пазухой). Предосторожность не лишняя, с Байкалом не пошутишь — однажды, когда мы снимали береговые обледеневшие скалы, под нами вдруг с пушечным грохотом раскололся лед и начала расширяться трещина. Хорошо еще, что мы успели выскочить на берег…
Никакой обкомовской «Волги» на сей раз не было, мы поймали случайно оказавшееся здесь такси — оно привезло какую-то платежеспособную личность из Иркутска, шофер обрадовался, что не придется обратно ехать порожняком, и мы с комфортом расположились в теплом салоне «победы», зная, что это удовольствие обойдется в копеечку — такси нам не оплачивали…
Вечерело и быстро стало совсем темно. Я заметил, что шофер боится заснуть — оказалось, что он уже семнадцать часов за рулем, и предложил его сменить. Он слегка поупирался, и я сел за руль. Несколько километров он придирчиво следил за мной, а потом успокоился и заснул, коллеги мои составили ему компанию, и я несколько часов вез их по заснеженной дороге, именуемой Якутским трактом, аж до самого Иркутска. Здесь я завез домой Витю, и только подъехав к гостинице, разбудил шофера. А утром он разбудил нас — привез квитанцию на солидную сумму (это была любезность — обычно такси квитанций не давало). Самое интересное, что нам ее оплатили — главный бухгалтер «Правды» Алексей Николаевич Васильев, занимавший эту должность более полувека, несмотря на свою прижимистость «вошел в положение», поверив нам, что никакого другого транспорта там не имеется и местное население передвигается в основном на коньках… С видимым удовольствием он выслушал наш рассказ об обкомовской «волге», которая сэкономила нам и ему расход в один конец…
Но это было уже в Москве, а когда мы вернулись в Иркутск, мой напарник засел в гостинице за репортаж, а я от нечего делать сочинил сказку «Об омулятах, которые считали себя взрослыми».
Женя Велтистов очень скоро стал писателем и писал в основном для детей, может быть, потому, что его жена работала в «Пионерской правде». В память о себе он нам оставил несколько хороших книг и знаменитого «Электроника», которого мы частенько встречаем на телеэкране… Витя Смирнов, отработав положенные три года, вернулся в Москву и тоже ударился в писательство. А я остался журналистом, и если что-то и пописываю порой более-менее объемное, то исключительно факультативно…
Байкальский репортаж был напечатан в «Огоньке», но наше романтическое название — «Люди с бронзовыми лицами» — заменили на прозаическое — «Люди с обветренными лицами». Как всегда, не обошлось без выковыривания изюма. И я решил дать наше название, пусть и через полвека, материалу, который вы только что прочитали, исходя из моего принципа — ничего не должно пропадать!
